Журчание младенцев

Когда-то я писала стихи… когда-то

я помнила имена друзей и даты

рождений их. Я дарила им деньги в конверте.

А теперь только даты – смерти

помню. И не могу, не могу, прости,

с памяти их соскрести…

Когда-то я была хрупкой и лысой,

с маленькой татуировкой, у мыса

тонкого свитерка /из флиса…?/

Впрочем, уже не помню… просто – тонкого…

Мне было – ребёнково…

А теперь, когда в крылья вставлены спицы,

меня выписали из теплицы,

я отрастила волосы, навела лоск и глянец

и отправилась в мир - пьяниц.

У них там страшно. Не стихи, а кляузы

и всё, что было в моём кино /до паузы/

стёрлось из памяти, как с кассеты видика.

Видишь как…

Странно, что я знала раньше разные страны,

не бывая в них. Они были пространны

и неимовернейше глубоки,

не хватит руки,

чтобы достать до дна, или до верхней полки.

Но на полке – пыль, а на дне – осколки.

И хотя они все были из песка и ила,

я их очень любила.

А теперь я здесь… Где рубли и чеки,

где киоски, заборы, дома и ЖЭКи,

чебуреки, и когда этим пропитаешься,

уже не пытаешься

дозвониться. Аллё? Где моя теплица!?

Где родные руки? Смешные лица!?

Заберите меня… /я собрала ранец/

Из мира пьяниц.

Не важна была разница боли, сумма ли,

кто лепил меня там – хорошо придумали,

а потом удержать не сумели высь…

Развелись.

Со своими тряпками, зубными пастами,

по каким мирам бы они не шастали,

я обоим звоню иногда в обед:

«Привет.»

Как же так… обвесили меня, обманули…

Я же знаю, откуда нас всех турнули,

облаками намертво затянули,

чтобы мы ни входа не нашли, ни выхода…

Лихо, да?

А теперь я лежу на полке, мечтаю пылко,

заиметь как минимум два затылка,

чтобы если срываться с таких середин,

разбивать – один.

А с другим совсем ничего не станется,

он в награду за дерзость мне цел достанется

и тогда вернусь в свои страны… вскоре я.

Вот такая история…